Кыргызстан — это самое лучшее место

Cегодня герои нашей рубрики известные архитекторы супруги Галина Кондучалова и Игорь Лихтеров. Галина Кондучалова — дочь легендарного министра культуры Кулипы Кондучаловой, обладатель престижных наград в области архитектуры и ландшафтного дизайна. Игорь Лихтеров — автор лучшего дома Миллениума и один из авторов генплана города Фрунзе. Супруги осуществляют свои проекты по всему миру.

— Как давно вы не живете в Кыргызстане?

Г.К.: 22 года. В 1991 году мы с мужем Игорем уехали в Израиль.

— Сколько своих проектов там осуществили?

Г.К.: В Израиле реализовано несколько наших проектов. Но работаем мы не только там, но и по всему миру. Много чего построили, много чего сделали. Это большой список: и торговые центры, и генпланы, например, города Кирьят-Шмона. Он стоит на ливанской границе и постоянно обстреливается. Мы делали также генплан части Тель-Авива. Работали над проектами жилых домов, общественных зданий. В первые 10 лет после отъезда работали в Израиле, Швеции и в США. В Швеции мы, кстати, строили интересный проект – комплекс королевских больниц. Последние 10 лет мы много работаем для Москвы.

— Какие проекты для вас были самыми значимыми?

Проекты были разные, в каждом из них ставились задачи, которые интересно было решать.

— А в конкурсах участвовали?

Г.К.: Всю жизнь участвовали в конкурсах и в Израиле, и в Германии, и в России. И выигрывали. К примеру, в память об 11 сентября в Нью-Йорке был объявлен международный конкурс в Стейтен Айланде, мы заняли 2-е место. Нас не выбрали, потому что воплотить наш проект было сложнее.

— Вы вдвоем с мужем работаете?

Г.К.: У нас мастерская под названием «Лихтеров Архитект».

— Моя подруга по образованию архитектор, у нее стандартная квартира, но она так все переконструировала внутри, что из квартиры не хочется уходить. Причем работы обошлись совсем недорого. Пространство стало просто изумительным.

Г.К.: Архитектор занимается именно организацией пространства. Он конструирует пространство.

— Как рождаются идеи ваших проектов?

Г.К.: Это трудно сказать. Никто ведь еще не открыл тайну творчества. Но существуют какие-то технические правила, определенная грамота. Не надо быть во всем гениальным, надо просто быть грамотным. Проблемы нашей страны в том, что нет профессионалов. Есть правила, база профессии, которыми обязан владеть архитектор. Именно этому я учу студентов.

— А вы еще преподаете?

Г.К.: Да, я всегда преподавала. И здесь когда-то преподавала во Фрунзенском Политехническом институте. Вся когорта наших архитекторов — это мои студенты. В Москве преподавала. В Израиле и сейчас преподаю.

— На каком языке учите студентов в Израиле?

Г.К.: Ну, это даже смешно спрашивать. На иврите, конечно. Я начала преподавать через четыре месяца после переезда в Израиль.

— Вы изучали язык на курсах, с преподавателем?

Г.К.: Нет, я купила учебник и выучила иврит самостоятельно. Со студентами нужен приличный уровень, надо хорошо знать язык. Кстати, у кыргызов очень хорошие способности к языкам. Наши, живущие за рубежом, говорят на иностранных языках без акцента. Мне до сих пор в Израиле не верят, что я сама выучила язык.

— Вы учились в нашем Политехническом институте?

 Г.К.: Нет, я училась в Москве, в Архитектурном институте, в Бишкеке я потом преподавала. Но тут хорошая школа была. Сегодня наши архитекторы Политехнического востребованы во всем мире. Наши архитекторы работают в Израиле, в Америке. А в Москве наши выпускники вообще блестяще работают. Например, Zusik сейчас там самый богатый архитектор, у него огромное количество заказов, он очень востребованный. У Коханова своя мастерская. Саша Логунов, Боря Лебедев — все мои студенты. Каждый год 1 июля в Москве встречаются выпускники ФПИ, мы этот день называем Днем кыргызского архитектора. Туда приезжают люди со всего мира. Так что школа была замечательная. В России все премии, все Гран-при у наших архитекторов.

— Здесь кто-нибудь остался?

Г.К.: Остались, конечно. Но лучшие не преподают. Учить некому.

— А насколько хорошо зарабатывают архитекторы?

Г.К.: У меня нормальное количество заказов. Стоимость зависит от местоположения и размеров заказа. Сейчас я работаю в основном для московской мэрии по госрасценкам.

— В Израиле у вас дом или квартира?

Г.К.: И дом, и квартира.

— Проект своего жилья сами делали?

Г.К.: Нет, архитектор обычно, как сапожник без сапог. Я мало знаю архитекторов, которые сами себе что-то построили. Может быть, только на склоне лет. Сейчас мы живем в старом доме 1937 года. Он построен в стиле баухауз.

— Вы всегда согласны с заказчиками своих проектов?

Г.К.: Заказчик знает, чего он хочет примерно. Есть много способов решить ту или иную задачу, все зависит от постановки задачи. Если поставлена конкретная задача, то ты ее начинаешь решать. Но чаще заказчик сам не понимает, чего он хочет. Архитектор должен доказать, что он проектирует именно то, что нужно заказчику.

— Спорите с мужем, когда начинаете обсуждать новый проект?

Г.К.: Конечно! А как же без споров. И дочка участвует в обсуждениях. Она у нас тоже архитектор, работает с нами. Мы все абсолютно одинаково понимаем работу как профессионалы. Но существуют вкусовые предпочтения, а это уже спор.

— Что вам нравится в Бишкеке в архитектурном смысле? Есть у нас интересные здания?

Г.К.: Здания могут быть любые, проще или сложнее, лучше или хуже, но это не самое важное. Дело не в отдельных сооружениях. Почему все любили тот, еще послевоенный Бишкек? Ведь не было здесь каких-то архитектурных шедевров. Зато была среда, был масштаб. Люди не понимали почему, но им было уютно. Сейчас какие-то кусочки еще остались, например, бульвар Дзержинского. Послевоенный город делали не гении, просто грамотные люди. Выдающихся зданий у нас нет. Но все вместе это был ансамбль, всё вписывалось, все сочеталось и имело лицо. Карпинка, например, какая была интересная. Тополя, саманные дувалы создавали особую атмосферу этого квартала. То была среда. У каждого места в городе было свое лицо. Всегда, чем больше таких мест, тем интереснее город.

В Европе я не знаю ни одного города, который вырос бы на пустом месте. Это все исторически развившиеся города, они росли постепенно. Вот Толльятти построили на пустом месте. Типа, новый город. Так это не город. Это ужас, кошмар. Там нельзя жить, двор идет километр на километр. Поэтому там только на машинах люди передвигаются.

— А как Вы видите бишкекское пространство сегодня? Что бы вы сделали здесь?

Г.К.: Здесь просто не надо делать глупостей. Такое впечатление, как будто специально, как будто нарочно идет уничтожение того ценного, что есть.

— Какие самые явные глупости?

Г.К.: К примеру, эти идиотские застройки. Почему на пустом месте обязательно нужно строить многоэтажные дома? Ну, это же очевидно, здесь не надо быть архитектором. Нужен просто здравый смысл. Главархитектура не способна выдержать натиск новых кыргызов, которые покупают и строят, строят. Сейчас этот орган никто не слушает, архитекторы, как служба, никому не нужны.

— Вы в Бишкеке ничего не строили?

Г.К.: Мой муж — автор Генплана, он когда-то делал проект детальной планировки. Проектировал «Джал», микрорайоны, центр, площадь.

— Где вы познакомились с мужем?

Г.К.: В институте, мы вместе учились.

— Кто ваш муж по национальности?

Г.К.: Еврей.

— Как ваши родственники к нему отнеслись?

Г.К.: Его все любили и любят. И до сих пор обожают, на руках носят. Его родственники тоже меня любят. В этом плане нет никаких проблем. Мы с мужем  до сих пор советские люди. Ничего не изменилось.

— А как вы в него влюбились?

 Г.К.: Мы учились вместе. Такая старая дружба. У нас две дочери. Одна из них архитектор, другая работает в детском саду в Израиле.

— Такие разные интересы у сестер.

Г.К.: В Израиле каждый сам себе выбирает работу, и каждая работа почетна. Нет такого расслоения, как здесь. Там неважно, кто ты и откуда.

— Но какое-то расслоение есть?

Г.К.: Вы знаете, это единственная страна, где до сих пор ценятся человеческие качества. Люди живут сегодняшним днем, завтра ведь может и не наступить. В такой обстановке проявляются истинные ценности. Это не те патриоты, которые ходят с лозунгами, там ценится человеческое отношение. Там нет непочетных профессий. Уборщица ты или телеведущая, неважно. Все общаются с уважением и рады друг другу. Например, продавца шаурмы весь город знает и уважает, и он знает всех и уважает. Конечно, встречаются всякие люди, но подавляющая масса там очень доброжелательна. Когда у человека ломается машина, все останавливаются, чтобы узнать, что случилось, все предлагают помощь.

— Национализма нет?

Г.К.: Это вообще не обсуждается. У них нет такого вопроса. С арабами все замечательно, мы с ними живем по соседству в одном доме. Они такие же заложники политики, как и евреи. Евреи разные и арабы  разные. Там живет весь мир. Есть индийские евреи,  черные евреи,  немецкие евреи,  марокканские евреи… У них нет никакой разницы ментально с народами, где они родились и выросли. Но они сейчас все вместе живут и у всех только одна проблема — выживание. Они все патриоты, им важно, чтобы страна была сильная.

— Вы так тепло говорите об Израиле…

Г.К.: Израиль – это уникальная страна, я не знаю лучшей страны. Особенно для выходцев из Советского Союза. Там ментальность по-настоящему социалистическая. У них все общее, они друг за друга переживают, друг друга поддерживают.

— Но часто в СМИ пишут о том, что у иммигрантов из стран СНГ в Израиле происходят конфликты с местными.

Г.К.: Вы знаете людей такого рода, они везде хотят устанавливать свои правила. Причем везде комплексуют, чего-то особого ожидают для себя. Это проблема самого человека, если его не принимают. Некоторые, например, говорят только по-русски, принципиально не учат иврит. Кому они делают хуже — я не понимаю. Это такой неискоренимый великорусский шовинизм, который и в самой России продолжается и усиливается. Интеллигентные, воспитанные люди не могут не полюбить Израиль, тем более, узнав эту страну, поняв смысл этой страны А ущербным людям везде плохо, такие всюду и всегда начинают искать виноватых. Прямо как наши кыргызбаи: у них всегда кто-то виноват? То русские, то евреи, то американцы. То, что этот кыргызбай не научился элементарно книжку читать – это для него нормально, кроме кыргызского языка, ничего не знает, но при этом всех учит. К сожалению, это везде есть, и, к сожалению, ограниченных, агрессивных «мырков» слишком много стало во всем мире.

 — Как Вы считаете, почему это происходит у нас?

Г.К.: Нет мощной идеологии. Наши родители – они же все колхозники были, дети абсолютно безграмотных родителей. Но весь народ стал грамотным. И что их собрало? Идеология. Учиться, учиться и еще раз учиться. И на этой идеологии люди стали передовым народом. Сейчас все рухнуло, ничто не объединяет. Только лишь заработок. В отсутствии идеологии, естественно, вылезли религиозные течения. Религия без культуры – это смерть. Религия должна быть только на культурной основе, тогда она дает свои плоды. Ренессанс, например,  религиозное искусство, но какая была культурная составляющая. А когда нет идеологии, нет образования, тогда мыркымбайство и процветает.

Я понимаю, что людям приходится в первую очередь, сейчас выживать. Но они должны заняться самообразованием, саморазвитием. В противном случае мы докатимся до уровня Африки. Когда говорят о том, что необходимо перейти на кыргызский язык, люди не понимают, что лишают целое поколение книг. Сегодня на кыргызском языке сколько книг? А раньше в аилах у всех книжки были, у нас в деревнях у самого последнего дурака были книги. Он читал. Это и было его образованием, а то где ж ему еще учиться. А сегодня где образовываться! Не по телевизору же. Это катастрофа, когда нет образования и культуры, так нация может кончиться.

— А что вы думаете об отношениях с властью?

Г.К: К сожалению, во многом мы еще советские люди. Все еще живут в тоталитарном государстве, по крайней мере в своем сознании, поэтому уповают на власть. Психология такая — ждут, пока им будет диктовать  какой-нибудь Сталин, мол, для такого населения нужна сильная власть. Для нормальных людей, конечно, это отвратительно.

— Тут не соглашусь. В последние 2 года общественное мнение стало очень влиятельным. В принципе то же общественное мнение снесло Бакиевых.

Г.К.: Бакиев же был еще тот деспот – кто был не с ним, тот был врагом. Бакиев сам себе революцию устроил. Конечно, это зависит от власти: насколько она раздражает народ. Тогда-то был беспредел полный. Сейчас же эта ситуация изменилась, общественное мнение естественным образом вылезает. Но вопрос в том, какое это общественное мнение? На Иссык-Куле вышли, чатак устроили — это ведь тоже как бы общественное мнение. Поднять людей очень просто, как показывает история. Как в России, например, бить чужих – это самая простая идеология.

— Вы в России это на себе испытали? В свете последних событий как-то страшно за наших, живущих там…

Г.К.: Я особо там не общаюсь ни кем, постоянно на машине — от стройки к начальству и обратно. Но там страшно в Москве. Это я чувствую. Ненависть, нетерпимость, абсолютное бескультурье – пример того, о чем я сейчас говорю. В России тоже всегда ищут виноватых. Евреи были виноваты – уехали, теперь кавказцы, узбеки, таджики – все виноваты, только не сами русские. Отсутствие культуры, то же самое, что и в Бишкеке. Там тоже таких полно, им только свистни, и они побегут на любое побоище.

— Вы отслеживаете происходящие здесь события?

 Г.К.: Конечно, здесь же родные, друзья живут. Очень переживаем. Со стороны по-другому смотришь на всё. Я весь мир объездила и поняла, что Кыргызстан — это самое лучшее место. Потрясающая природа, особая энергетика, это угол, откуда никуда не выберешься – в этом есть какой-то божий замысел. Только вот люди этого не понимают. Это от ущербности идет. Не надо бить себя в грудь и говорить «биз кыргыздарбыз» или «мы дети Манаса». Да они никогда «Манаса» не читали. Кто они такие? Они даже не имеют права говорить об этом.

Задумайтесь, сюда приезжают иностранцы, чтобы жить здесь нормальной человеческой жизнью. Потому что во всем мире свои проблемы, гонка за деньгами, гонка за каким-то статусом.

— А что в Израиле нет гонки за деньгами и статусом?

Г.К.: Израиль – это такая же капиталистическая страна, не хуже и не лучше в желании разбогатеть или стать большим начальником. Но там другие человеческие отношения, поэтому там другая атмосфера.

К разговору присоединяется муж Галины Кондучаловой Игорь Лихтеров.

— Игорь, Вы, оказывается, создатель нашего Генплана?

И.Л.: Это был проект детальной планировки центра города Фрунзе.

Г.К.: Кстати, такой проект раньше обязательно должен был быть согласован и утвержден. В советское время было только три утвержденных ПДП – городов  Ташкент, Минск и Фрунзе. То есть, представляете какой серьезный подход был, на каком уровне все это рассматривалось. В те годы архитекторы — авторы этих генпланов получили много наград, но, самое главное, они получили признание Союза архитекторов. А в то время было очень важно, чтобы тебя признали коллеги. Так что, это не просто технический документ, он представляет высокую художественную ценность. Это произведение градостроительного искусства. Наши так и не поняли ЧТО они получили.

— Как Вам наш Бишкек сегодня?

И.Л.: Этот город когда-то закладывали русские военные инженеры. Все, что ими сделано — замечательно. Все российские города со времен Екатерины проектировали военные инженеры. Кстати, архитекторы в то время были тоже военными людьми.

Для Бишкека разработаны простые, ясные, умные схемы. Таковы, помимо Фрунзе, города Верный и Ташкент. В них заложена правильная основа: ориентация по направлениям света, верная ориентировка улиц. И, кстати, Дубовый парк, и Дзержинка тоже заложены ими.

— Что значит «правильная основа города»?

И.Л.: Хороший выбор места для города учитывает сторону юг-север, рельеф, площадку. Фрунзенский рельеф очень удобный для жизни, он обеспечивает нормальный сток воды. Расположение позволяет проветривать город. Город должен быть с водостоками, ливнестоками, с учетом восхода и заката солнца, с удобной сеткой улиц. А сейчас делают, например, такие «замечательные» ходы, как Астана. Это политика, но это не имеет никакого отношения к умному, грамотному подходу и сделано вопреки природе.

— Какие риски в подобных городах?

И.Л.: Климатические риски, заболоченность, сильные ветра. Вы теряете собственные энергоресурсы, чтобы отопить такой город. Это всем известные вещи и то был просто мощный волевой акт. В этом плане в Бишкеке все замечательно.

— Галина считает, что строящиеся сегодня многоэтажки – это большая ошибка, а вы?

И.Л.: Конечно, это большая ошибка. В этом нет ни таланта, ни ума, ни сердца. Тут просто зарабатываются быстрые деньги. Так обычно наглядно вылезают болезни общества.

— Чем же тогда эти пустыри заполнять?

Г.К.: Это не пустыри. Это ваше жизненное пространство. Сквер должен быть, чтобы бабушка вышла подышать воздухом, площадки должны быть, чтобы было, где играть детям.

И. Л.: И что немаловажно, воздух должен достигать и вашего, и моего дома. У нас есть один старинный приятель, дом которого находится на Дзержинке. Около него построили 10-этажный дом. А ведь возле каждого нового дома возникают свои воздушные потоки, у подножья дома возникают сильные ветра. К тому же, дом построен с южной стороны, то есть наш приятель и солнца уже не видит. Все перестали считаться с тем, что есть соседство. Во-первых, законодательства не существует, во-вторых, если даже оно есть, то на постсоветском пространстве не работает. Нет правосудия и исполнения законов. Кто сегодня богаче и круче, тот и выигрывает этот процесс. Кто посмеет снести 10-этажный дом, хотя построен он не по закону и не по правилам? Или вот рядом с нами построили дом. Сразу образовался воздушный мешок. Из-за нового дома циркуляция воздуха резко изменилась, появилась куча комаров. Вроде бы незаметно на первый взгляд, но меняет качество жизни основательно.

Второй момент: чем чаще сетка улиц, тем лучше разрешаются транспортные проблемы. Зачем строить там, где пусто? Под улицы можно было бы расчищать и решать проблемы с разгрузкой дорог. Почему проблемы с транспортном легче решить в Париже, нежели в Москве? Потому что сетка улиц разная. В Москве по 6-8 полос по 2 км, а Париже по 1 полосе, каждая по 175 метров. Но этих улиц много. Эта мелкая кровяная система лучше работает.

При проектировании надо учитывать максимум условий. Градостроительные объекты одно дело, частные архитектурные объекты — другой вопрос. Если мы говорим об объекте частного и градостроительного планирования, можно говорить о том, что частное зависит от общегосударственной стратегии. Когда в стране есть нормальное планирование, то наше частное может быть в этом стратегическом плане. Сейчас наивно говорить о том, что возьмем и сделаем замечательный план для бишкекской или ошской конгломерации. Раньше, когда были пятилетки, можно было планировать многое: и медицинское развитие, и градостроительство, и проблемы расселения. Это не говорит о том, что все это было исключительно правильно и замечательно. Но общая схема в целом была верна. Если мы планируем, то планируем по темам. При советском градостроительстве мы занимались мифотворчеством и художественным творчеством. А на западе это самая простая и сухая наука. Лирике места остается совсем немного. Возможно, что это как раз и правильно, поскольку они разрабатывают не видение чего-то художественного, а город как систему правил, поведения и законов. Там детально расписано, что вправе делать со своим куском земли его владелец, что он вправе построить, какой высоты, какого периметра, имеет ли он право установить там забор и тому подобное. Очень много ограничений, от которых можно прийти в ужас, но именно поэтому там есть порядок. Например, на территории подмандатной Палестины еще со времен Османской империи сохранились определенные требования к застройщикам. Нельзя строить выше 2 этажей и ближе чем на 12 метров от соседа. Эта схема сохранена по сей день с 1896 года. И то же самое можно сделать в Бишкеке, если ввести определенные правила и требования к застройщикам. Они в этом случае еще 2 раза почешут свой затылок и подумают, стоит ли вообще им строить.

— Для этого нужна воля правительства?

Г.К.: Для этого нужны архитекторы.

И.Л.: Архитекторы – это один из инструментов по пути к грамотному освоению пространства. Ведь это процесс достаточно долгий. Проекты посерьезнее, конечно, принимаются на уровне правительства, на уровне местных властей или на большом городском совете. Серьезные вопросы решаются только так.

— У нас по всему городу бензозаправки, с точки зрения безопасности горожан это правильно?

И.Л.: Существует целая система норм, какой радиус должен быть от жилья, больниц, детских садов. Второе, если заправка находится рядом с жилым домом, если количество и шум машин мешают жителям, то это нарушение их прав. Работу заправок можно ограничить, например, ввести режим работы с 7 утра до 10 часов вечера. На худой конец их попросту можно переставить.

— В Бишкеке некоторые заправки находятся в десятке метров от жилого дома…

Г.К.: Это категорически запрещено. Жители этих домов могут обратиться в суд. Такой прецедент повлиял бы на дальнейшее строительство заправок близ жилых домов. Это проблема гражданского общества, когда люди думают, что раз принято решение властей, то от этого никуда не деться.

— Прецеденты есть. Один из наших артистов Керим Турапов вырубил 50 деревьев для застройки, общественность возмутилась и сейчас там вроде бы приостановили процесс..

Г.К.: И частные застройщики, и не частные в случае, если вырубают деревья, обязаны выплатить 10-кратную стоимость каждого дерева и посадить в 2-3 больше вырубленных деревьев. Эта норма была всегда и есть до сих пор.

И.Л.: Существует такое понятие, как компенсационное озеленение. К примеру, если организация, частная или государственная — неважно, проводит газопровод в определенном месте, то она должна озеленить потом это место в двойном или тройном размере. Деньгами или деревьями. Форма расчета может быть разной. Застройщик, условно говоря, может дать 150 тыс. городскому бюджету, и уже власти сами займутся озеленением.

— А что вы можете сказать о сейсмостойкости новых зданий?

Г.К.: Есть нормы. Всё обязаны планировать так, чтобы можно было помочь людям в случае бедствия. Здание при землетрясении должно падать таким образом, чтобы не завалить проезды, не завалить рядом стоящие дома, чтобы была возможность проехать для спасательной техники. По закону нельзя строить многоэтажки рядом с маленькими домами.

И.Л.: Целая система правил и норм еще с советских времен регулировала этот процесс. Это те требования к строительству, без которых ни один проект не должен быть утвержден и ни один объект не должен быть принят. Безобразие сегодня творится, и все эти «наросты» на теле города вылезают, потому что нет правил поведения, которых бы все придерживались. Законодательство никто не соблюдает.

Г.К.: Что касается сейсмостойкости зданий, то при сильном землетрясение ничто не спасет. Во всем мире только японцы отработали антисейсмические мероприятия.

И.Л.: Как-то видел документальный фильм. В нем говорилось о том, что антисейсмические мероприятия обходятся дороже самого здания. Это фантастически дорогие и сложные системы. Например, любой другой мост в мире стоит в 25 раз дешевле, чем мост в Японии. Даже Сан-Франциско не может себе позволить такие дорогие мосты. В Японии при землетрясениях сооружения качает в разные стороны, но они не рушатся. Но это не самые сильные землетрясения.

— А у нас какие самые сейсмически безопасные сооружения?

И.Л.: Самые безопасные – это одноэтажные саманные дома с фахверковой (каркасаной) конструкцией. Если даже они развалятся, то они не опасны. Деревянные дома безопасны. При землетрясении эта конструкция начинает трястись, в худшем случае на вас упадет деревянная балка, ее вес выдержит стол, под который вы спрячетесь. А вот от бетонных плит никто не спасется, они все превращают в «порошок».

— В какой степени безопасны новые элитки?

И.Л.: Они по идее должны быть рассчитаны на устойчивость, но вопрос в другом – кто это проверяет?

Г.К.: Спитак-то тоже был рассчитан… Но не было контроля, все и рухнуло.

И.Л.: Там просто все было разворовано. А здесь разворовано или не разворовано — никто не знает.

Г.К.: Любая конструкция может упасть, если она не рассчитана. Если конструкция рассчитана, то у дома больше шансов на то, что он уцелеет. Этим занимаются специальные конструкторы. Здесь, кстати, были когда-то сильнейшие сейсмоконструкторы.

И.Л.: Например, известный архитектор Кучеренко. Вся верхушка конструкторов была выходцами из Фрунзе.

— Скажите, доступ к Генплану города должен быть в открытом доступе или в закрытом? Генплан Бишкека очень засекреченный.

И.Л.: Есть закрытая часть и есть открытая. В советские времена этот документ был закрытым. Но совершенно точно не весь генплан – государственная тайна.

Г.К.: Закрытая часть включает в себя все коммуникации, связь, трубопроводы. Но есть и открытая часть. В Москве эта часть  генплана выносится на широкое общественное обсуждение, хотя там много чего есть секретного по сравнению с Бишкеком. Эти секретные слои убрали, показали только план застроек. Я лично терпеть не могу эти общественные обсуждения. Это глупость полная. Я бывала на этих обсуждениях и меня там чуть не убили, потому что у каждой бабки есть свое мнение. Но это всего лишь лишнее сотрясение воздуха, потому что эта бабка лишь знает место под ее окном. Она не знает, что ее двор связан с районом, район с городом.

И.Л.: Почему мы не выносим на общественное обсуждение проведение хирургической операции? Я, конечно, утрирую, нужно считаться с мнением горожан, но иногда необходимы какие-то жертвы. Главное — решить вопрос компенсации, например, при вопросе о пробивке трассы. При общественных обсуждениях самое странное, что абсолютно безграмотные люди громче всех кричат. И это носит характер не нормального выяснения отношений, а характер обвинений. Спор закачивается каким-то глобальным обвинением типа «зачем вы вообще все это затеяли».

Г.К.: Например, приезжаешь на какую-то свалку, начинаешь чистить, чтобы на этом месте сделать парк. Выходят бабки и начинается  ор. Одна академик на меня однажды орала: «Понаехали тут!». В последнее время идет выплеск, накопившейся у людей агрессии. В Москве вообще ужасно. Невозможно покрасить подъезд спокойно.

И.Л.: Тут еще есть и «бирюлевский эффект», их даже цвет краски не устраивает, мол, когда это у русских были такие цвета. Народное обсуждение пользуется вот такими «замечательными» аргументами.

Г.К.: Я им говорю: «Василий Блаженный  же всех цветов радуги.» Все равно в ответ «понаехали тут».

— А как можно контролировать, чтобы генплан не обслуживал чьи-то коммерческие интересы?

Г.К.: Вы не можете сами это контролировать, это должна делать такая структура, как ГлавАПУ.

И.Л.: В идеале это происходит так. Вы приходите в ГлавАПУ и говорите, что на определенном участке хотели бы построить жилой комплекс. Вам отвечают, что на этом месте запланировано строительство промзоны. Раз в генплане написано об этом, то  переступить невозможно.

Г.К.: По идее, чтобы внести изменения, нужно делать новый генплан.

И.Л.: Это занимает несколько лет. И только руководство страны может утвердить новый генплан взамен старого.

— Ваше мнение по поводу стихийных новостроек, которые образовались в Бишкеке.

 Г.К.: Между прочим, мы нарезали землю при первых самозахватах. В 1989 году вышли люди на лошадях с требованиями дать землю. Это был народный захват, когда показал себя Феликс Кулов. К архитекторам тогда обратились власти. Нас вызвал премьер-министр Джумагулов, мол, срочно нарезайте землю. Нарезка земли – это не проектирование. Но нужно нарезать земли с расчетом проездов, проведения воды. А то люди после самозахватов фавеллы (трущобы) строят без учета всякой инфраструктуры. Тогда мы день и ночь «резали», но сняли напряжение. А дальше пошел такой самозахват, что уже никто и не успевал делать грамотную нарезку.

— Как, по вашему мнению, можно решить проблемы с инфраструктурой этих новостроек, когда там элементарно даже воды нет?

Г.К.: И не будет. У какого города есть на это деньги? Есть только одна возможность – построить социальное многоэтажное жилье, как раньше общежития строились, и постепенно выселять их туда. Вы же не сможете даже провести дороги там, где уже кто-то заселился.

И.Л.: Часть согласится, часть нет. Я знаю, что это очень сложный процесс,  надо договариваться с каждым захватчиком и с каждой семьей отдельно.

— Жители тех или иных стихийных новостроек порой грозят перекрытием дорог, требуя у властей обеспечить их водой, школами и другими инфраструктурными благами.

-И.Л. : Город на то и город, чтобы обеспечивать всех. Другое дело, когда у города нет стратегии.

— Какие у вас любимые проекты из тех, что вы делали?

И.Л.: Для меня это проект детальной планировки центра города Фрунзе. Он был самый мощный, интересный и объемный.

Г.К.: Между прочим, Игорь построил дом, который получил звание лучшего дома Миллениума.

— Расскажите подробнее.

И.Л.: Там ничего такого особого не было. Этот проект я делал в Израиле. В существующем уже доме переделал второй и третий этажи. Дом был построен во время расцвета баухауза. В начале 20-го века было две школы, которые обеспечивали весь архитектурный авангард. Современная архитектура была сформирована в Москве во ВХУТЕМАСЕ (где, кстати, учились Ольга Мануйлова и Маяковский) и в Германии, в школе Баухауз. Вся модерновая живопись начиналась там. Этот стиль не предполагает никакой роскоши, чисто социалистическое жилье, равное для всех.

Когда Гитлер пришел к власти, часть жителей Германии уехали в Палестину. Они  стали  возводить дома в этом стиле. Один из этих домов я спроектировал и достроил так, что он признан самым хорошо сохранившимся домом, построенным в период баухауза. Девушка из ленинградской школы сделала этому дому очень хорошее цветовое решение.

Наши соседи рассказали потом, что дети владельцев этих домов в 30-е годы, были удивлены тем, что жили, оказывается, в таком красивом доме. У меня-то цель была совсем другая, я хотел сохранить дом как исторический объект. Не ждал оваций и восхищений, мол, «ах, какой Лихтеров гениальный архитектор». Но этот дом был признан лучшей постройкой до 2000 года в Хайфе.

Я вам лучше про одну из Галиных наград расскажу. В России в области ландшафтного дизайна есть премия имени Болотова. Этот человек в екатерининскую эпоху одним из первых стал насаждать леса в России. Было всего пять таких медалей и одну из первых получила Галина. Так вот, на обратной стороне этой медали написан мелким шрифтом текст. Я его, конечно, прочитал. Кто еще, кроме евреев-то, мелкий шрифт читает на документах. Там написано: «Придет время, когда наши сады будут заполнять не английские, не французские, не итальянские, а наши русские люди». :)))))

— Поговорим немного о вашей личной жизни?

И.Л.: Галочка, ты будешь говорить про личные отношения? (общий смех)

— Сколько лет вы уже вместе?

Г.К.: 41 год. Ужас. Девочки, не выходите замуж! (общий смех)

— Поздно. Мы уже безнадежно замужем. Игорь, а вы тоже во Фрунзе родились?

— Нет, я из Одессы.

— А как бы вы хотели свою старость провести? Есть любимая страна, в которой вы хотите жить на склоне лет?

Г.К.: Загадывать невозможно. Когда планирую, у меня все наоборот получается. На сегодня я езжу по всему миру, но у меня есть три главные точки: это Москва, в которой я всю юность провела и училась, Бишкек и Израиль.

И.Л.: Ну, вот это одна из любимых стран (говоря о Кыргызстане). Это удивительное место на Земле. И народ здесь удивительный. А стареть я не хочу.

— Чем ещё увлекаетесь, помимо архитектуры?

И.Л.: Вы знаете, архитектура занимает 24 часа в сутки. Выход на стройку, где надо переругаться матом со всеми рабочими – вот это спорт. Галя, например, работает 48 часов в сутки, и сама же пострадала от этого – заработала себе радикулит. Она на стройке упала в речку Алешкин ручей. В тот день была минусовая температура. Пока доехала до города, отморозила все и заработала радикулит.

Г. К.: Понимаете, архитектура – это такая разноплановая профессия, она включает в себя и общение, и творчество, и посещение самых разных мест.

Работа заполняет все наше время, всю нашу жизнь.

 

Ландшафтный дизайн Галины Кондучаловой

 

Венера Джаманкулова, Чолпон Аркабаева, специально для AКИpress