Его называли падишахом слова

И это не случайно: Чингиз Айтматов — третий писатель в мире по количеству переводов после Уильяма Шекспира и Льва Толстого.

Литературный контекст, в котором он начинал, — это русская деревенская проза. Но Чингиз Айтматов не стал замыкаться исключительно на национальном дискурсе, не стал лелеять обиду на имперский проект унификации и не стал глашатаем националистической повестки. Когда мы говорим «Айтматов», мы подразумеваем, что он искал срединный путь, синтез, гармонию между империей и национальной идентичностью. При этом он был человеком, который был открыт миру. Он понимал, что язык народа — это и память народа, и будущее народа, и непреходящая ценность, притом что он писал по-русски и владел языком безупречно, феноменально усвоив традицию Толстого. Кроме того, он обогатил многие языки мира многозначным словом «манкурт».

Айтматов — это целая вселенная, которую можно изучать бесконечно. На вечере, посвященном Чингизу Торекуловичу, который прошел в «Российской газете», известный актер Алексей Гуськов прочитал легенду о манкурте. Предлагаем послушать ее еще раз.

«Буранный полустанок»: Легенда о манкурте

Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери — одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного «я», манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное — восстание раба.

Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своем роде исключением — ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев, С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения. Только манкурт мог выдерживать в одиночестве бесконечную глушь и безлюдье сарозеков, находясь неотлучно при отгонном верблюжьем стаде. Он один на таком удалении заменял множество работников. Надо было всего-то снабжать его пищей — и тогда он бессменно пребывал при деле зимой и летом, не тяготясь одичанием и не сетуя на лишения. Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал…

Куда легче снять пленному голову или причинить любой другой вред для устрашения духа, нежели отбить человеку память, разрушить в нем разум, вырвать корни того, что пребывает с человеком до последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением, уходящим вместе с ним и недоступным для других. Ни кочевые жуаньжуаны, вынесшие из своей кромешной истории самый жестокий вид варварства, посягнули и на эту сокровенную суть человека. Они нашли способ отнимать у рабов их живую память, нанося тем самым человеческой натуре самое тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний.

Наталья Соколова/РГ